Брянский писатель Николай Исаков представил книгу о пережившей войну карачевской деревне

В Карачевской межпоселенческой районной библиотеке имени Баранских Н.Н. и Н.В. представили книгу брянского писателя Николая Исакова «Мёд поздних цветов». Место встречи с читателями выбрано неслучайно. Немало страниц уделено довоенной жизни недавнего фронтовика, одного из главных героев повести, в карачевской деревне Непрядино, в которой узнаваема реальная деревня Непряхино. Последняя глава завершается его возвращением на родину в последние дни апреля 1945 года.

Война, приведя в движение армии и целые народы, создала, казалось бы, немыслимый прежде союз между Паней, юной хозяйкой пасеки поволжского колхоза, и полковым разведчиком Екимовым, из инвалидной команды при военном госпитале. В глубоком тылу происходят иные, но не менее яростные сражения. В непростом пути к общему и запоздалому счастью каждому герою порой приходится балансировать на грани отчаяния. Недавнему солдату помогают фронтовые навыки. Пчелы и звезды сопровождают девушку на ее дорогах.

Заместитель заведующей библиотекой Надежда Рудакова представила гостя. Ее слова дополнили ветераны МВД Александр Артюхов и Вячеслав Кондрашов, бывшие сослуживцы Николая Исакова, ветерана боевых действий, полковника в отставке.

Поэтесса и краевед Зоя Ионичкина, которая предварительно прочитала электронный вариант повествования, отметила точность и выверенность мельчайших деталей как в описании исторических событий, особенностей времени, быта, так и в движении взаимных чувств героев. Прозвучали слова о бережном отношении автора к православным ценностям с примерами тому, что за разрушением сельских храмов не последовало разрушение веры.

Николай Исаков ответил на вопросы читателей, выразил признательность им за внимание к его творчеству, а также Брянской областной библиотеке имени Ф.И. Тютчева и Карачевской библиотеке за развитие литературного краеведения, популяризацию произведений брянских авторов. В завершение встречи он передал книги в сельские библиотеки района. Экземпляры с автографом гостя также смогли получить все участники презентации.

Чай  от Шекспира

(фрагмент книги «Мёд поздних цветов»)

…Мотоцикл  вырулил к центру поселка   и остановился у  кирпичных особняков, прилепившихся  друг другу, поскольку возвела их некогда  одна  купеческая семья. Все постройки были одноэтажными, с   крылечками и декоративными колоннами, наполовину выступавшими из стен со следами старой  известковой побелки. Крайнее строение сейчас занимало хозяйство   Татарова – магазин сельпо  и располагавшаяся  там же  контора потребкооперации. Здесь  мотоцикл  остановился.

Байдаков с трудом выбрался из люльки, размял ноги, не выпуская из рук  портфель.  Не спеша достал большой конверт и вроде бы как вчитался в наименование  пункта назначения. Но адрес там, как заметила Паня, не был указан. Между тем уполномоченный от райзо,  местного земельного отдела, уже со строгими  тонами  в голосе  сказал девушке:

– Нам с тобой сюда и надо.

В соседнем особняке, куда направились  веленские пассажиры, под одной крышей располагались районное  отделение НКВД  и приданная ему милиции.

– Мне вас ждать?–  крикнул Татаров от мотоцикла.

– Сам-то  я скоро. Жди! – уже с порога обернулся к нему Байдаков.

«А я? Почему не спрашиваете меня? Решили здесь оставить?» – вопросы  стали жалить Паню так больно, как это не делали даже пчелы. Она боялась высказать вслух свои страшные догадки, чтобы  не услышать раньше времени подтверждавший их  категоричный ответ.

Купеческий особняк только с улицы выглядел небольшим. Внутри же в середину парадной стороны упирался коридор, длину которого трудно было сразу определить из-за нехватки солнечного и электрического света. В конце коридора Байдаков остановился у двери с крашеной фанеркой и надписью «РО-НКВД».

– Пришли,– он замер в нерешительности.

«Вот ведь и сам испугался»,– предположила девушка.

Но Байдаков в тот момент скорее  решал, насколько он должен сдерживать свою бесцеремонность в отношениях с человеком, с которым в детстве лазил за яблоками в чужие сады, и о котором из-за его ненадежности также и в других делах в ребячьей компании пренебрежительно отзывались: ни украсть, ни покараулить. А теперь вот этого растопыру, недавнего актера второстепенных ролей пензенского театра, поставили на стражу государства! По комсомольскому набору чуть ли не со сцены в органы ушел! Даже костюм шута не успел снять!

Хозяин кабинета  меньше всего был похож на потешного фигляра.

Из-за массивного стола навстречу Байдакову и Пане  привстал человек, сохранявший внешнюю моложавость и мускулистое тело под  облегавшей светлой тенниской,  с короткой стрижкой темных волос с проседью. С приветливым выражением лица, он даже не предпринял попытки выйти  за пределы своего стола-крепости.

– Коммунистический привет тебе, зоркое око и меч партии Вася Крулевский!  Мне сказал Барсуков, что  звонил тебе и  ввел в  курс дела. Вот пакет  от  него с  приложением, – Байдаков, не выпуская портфель из левой руки, обозначил ею движение в сторону Пани, а  другой рукой положил на  стол   конверт – громко получилось, будто прихлопнул муху. – Что внутри, сам не знаю. Я здесь, считай,  за курьера бегаю. Если вопросов нет, то откланиваюсь. Устал я, Вася, мотаться с проверками по колхозным полям и фермам. Нужно выспаться.

– Не препятствую.

Односложное разрешение в такой форме явно разозлило  Байдакова. Он  вышел в коридор и зашумел, ошибочно полагая, что в таких  кабинетах двери делают звуконепроницаемыми для подавления шума допросов.

Особенно четко  Паня  услышала  срифмованное Байдаковым словосочетание «чекист-артист».

Крулевский также  был способен на поэтические импровизации:

– Смел, пока бел, – сказал он, негромко, но так, чтобы его слова дотянулись  до Пани.

Высказанное Байдаковым и, казалось бы, обидное сравнение двух родов деятельности Крулевского, в настоящем и прошлом,  между тем  точно указывало на двойственность натуры начальника местного отделения  НКВД. Тот явно нуждался в зрителе и нашел его в лице Пани.

Крулевский предложил ей присесть на  старинный резной стул  у стола.

Он  не торопился раскрыть конверт. Красивой походкой прошел с ним к открытому окну, несколько раз обмахнулся, нагоняя  на себя свежий воздух. Все это время  его цепкий взгляд,  без признаков враждебности,  изучал девушку.

– Гражданка Репина Прасковья Михайловна?

– Вы меня арестуете? – вопросом на вопрос ответила Паня.

– Пока напою чаем!

Крулевский вернулся  на прежнее место, нажал на потайную кнопку под крышкой стола. Вскоре, тяжело прогромыхав по коридору, на пороге появился дробный милиционер с повязкой дежурного на рукаве. Издаваемый им грохот объяснялся большими, не по размеру, сапогами.

– А сделай, товарищ  дежурный, нам два чая,– попросил Крулевский.

Едва дежурный исчез за  дверью,  начальник РО-НКВД вскрыл конверт и бегло осмотрел вложенные бумаги, чтобы уже с учетом их содержания выстроить линию беседы с Паней за чаепитием.

– Я пока с вашей почтой разберусь, а ты, Прасковья Михайловна, тем временем расскажи мне о настроениях в твоем колхозе.

Паня  догадалась, какие сети забрасывает Крулевский.

– Люди живут, работают. Как и в других колхозах.

– Я не то хотел услышать. Есть же  те, кто всем  недоволен, ворчит не только на погоду?

На языке уже был готовый ответ: «Тошка, собачонка пасечная, гневается после того, как пчела в нос укусит!» Но сдержала себя: такие слова могли быть приняты не за шутку.

Между тем, ее прежняя робость стала улетучиваться:

– Не знаю, что сказать даже. Отвечу «да», значит, критикую вашу работу, если до сего времени не все  враги советской  власти вами  не переловлены. Буду отнекиваться – меня саму в такие враги вы же и запишете. Я, между прочим, звонила раз вашему дежурному о вредительстве. А он вместо того, чтобы сигнал принять, мне про Ромео и Джульетту  рассказывал. А теперь меня пытаете: «Где враги?». Кто эту  клевету сюда   написал, – Паня кивнула на несколько листов бумаги из конверта,– тот и есть враг. Не только мне  враг…

Она  прервала свое откровение, услышав, как коридор вновь наполнился грохотом сапог.

Чай был душистым, травяным и,  редкий случай для местности, которую стороной обошла железная дорога, – в массивных подстаканниках из мельхиора с рельефами революционной тематики.

Из сейфа Крулевский достал  сухие крендельки:

–  Прячу исключительно от мышей. Не от гостей.

Позвенел ложечкой, пока не растворился кусковой сахар, и продолжил уже жизнерадостным тоном:

– А я смотрю, ты, душа моя, не такая уж и наивная. Дежурный, кстати, – один на две службы. По линии милиции, где реально служит, слывет лодырем, а  по моим делам – орел! Обо  всех ваших, счетовода и твоего, звонках из Веленки по недостаче, мне докладывал. И это я попросил вашего председателя Барсукова мне  материалы переправить. Но ведь вот каков старый лис! Ни одной бумаги за своей подписью!  И правда, на донос похоже.

Крулевский осекся и возвратился  к прежней теме разговора:

– Почему дежурный Шекспира знает? Я его театральными пьесами снабжаю на ночь, а утром спрашиваю содержание. Сразу узнаю: спал или не спал на дежурстве. А однажды он даже превзошел меня в знании текста. Я ему говорю, что во всех пьесах шекспировские герои не пьют чай, поскольку  чай стали привозить в Англию из Индии спустя многие годы  после смерти драматурга. А наш сержант вдруг нашел  в одной пьесе, в «Зимней сказке», кажется, рецепт напитка с заваркой из чабреца и мяты. Теперь вот и пьем шекспировский чай, не китайский плиточный суррогат из магазина Татарова.

Все с тем же приветливым выражением лица хозяин кабинета  вновь потянулся к  потайной кнопке.

– В камеру отведешь девушку, – приказал уже знакомому Пане милиционеру, появившемуся на пороге с присущим ему шумом. – Ей  подумать надо о превратностях своей судьбы. Что вспомнит, так дальше и жить будет – в радости или печали.

Начальник НКВД  театру явно не изменял.

Николай Исаков