Март. Месяц, когда сжигают брянских детей

Два дня назад, 25 марта, в лесу под Брянском было найдено обгоревшее тело младенца. В управлении СК возбудили уголовное дело статье 105 УК РФ (убийство малолетнего). Следователи совместно с криминалистами осмотрели место происшествия, изъяли значимые для расследования предметы. Назначены судебно-медицинские и криминалистические экспертизы.

А 11 марта 2012 года в полицию Брянска обратилась 19 летняя Светлана Шкапцова, которая сообщила о пропаже коляски, где находилась ее девятимесячная дочка. По словам женщины, она на минуту зашла в магазин, а выйдя, не обнаружила оставленную у входа коляску.

30 марта 2012 года следователи преступление. Выяснилось, что ребенка убили, а главным подозреваемым стал сожитель Светланы Шкапцовой Александр Кулагин. Когда он учинил скандал, спавшая в детской коляске девочка проснулась и заплакала. Кулагин избил ребенка и бросил на диван. Девочка погибала на расстеленном в ванне покрывале, она скончалась 26 февраля, а 4 марта Кулагин сжег тело.

Март − это совпадение? Что происходит? Где гарантия, что убийство в Заставище не стало далеким отражением убийства 2012 года? Почему кто-то решил сжечь младенца? Не преломился ли случай с Аней Шкапцовой в чьем-то сознании до преступного умысла? Ответить на эти вопросы вряд ли удастся, но что-то помогут понять события 2012 года.

Светлана Шкапцова во время суда. Фото: «Брянские новости»

По словам Шкапцовой, избивать её сожитель начал, когда она забеременела – до этого скандалы сводились к словесным перепалкам, мог разве что толкнуть… А скандалили постоянно − всякий раз, когда Кулагин возвращался из столицы. Происходило это в основном из-за его попоек.

− Случалось, что уходил из дома, потом возвращался пьяным, и тогда начинался кошмар, − вздохнула Шкапцова. – Резал мои вещи, заливал водой, разбивал телефоны. Когда приходил в себя, обещал, что такого больше не повторится. Я верила. Думала, что рождение дочери его изменит, и ребёнок ему будет дороже, чем спиртное. Напрасно надеялась.

Ребёнок, подчеркнула она, был желанным для обоих родителей. Преждевременные роды, по её словам, произошли из-за постоянного стресса, в котором она жила. Потом стала рассказывать, как читала книги об уходе за детьми, как росла и развивалась Анечка (дочь на суде она называла только так), а сама Шкапцова переживала, что из-за нервного напряжения у неё пропало молоко. Слёзы полились ручьём, когда заговорила о том, как малютка тянула к ней ручки, возилась с игрушками, училась переворачиваться на живот, поднималась на вытянутых ручках…

− Давайте о взаимоотношениях с Кулагиным, − прервал судья.

И вновь – о нём, то есть о Кулагине. Его иначе как «он» или «этот» Шкапцова не величает, даже нарывается на замечание адвоката, требующего обозначать фамилию того, о ком она говорит.

− Когда родилась Аня, стало ещё хуже, − продолжала подсудимая. – У него появился пистолет. Стрелял по мебели. Одного кота расстрелял, другого – сбросил с балкона, просто потому, что я возмущалась. Заявил, что меня ему бить уже неинтересно. Уничтожал абсолютно всё, что я любила. Но всё равно, продолжала говорить родителям, будто всё в порядке. Естественно, его я слушалась всегда и во всём, ослушаться было себе дороже. Обязана была находиться на связи всегда, круглые сутки, даже спала с телефоном. Так мы и жили: он хотел, а я делала всё, что он хочет.

Событиям страшной ночи 23 февраля, когда была избита малышка, Шкапцова описала так:

− Когда Кулагин возвращался из столицы, мы всегда созванивались, но на этот раз он перестал отвечать, и я не могла до него дозвониться. Вломился в квартиру около полуночи. Анечку я уже уложила спать. С порога стал орать, швырнул сумку с вещами. Что-то у него случилось с телефоном, а виновата, конечно, была я. Тут я заплакала, проснулась Анечка и стала кричать. Этот же орал, что приезжает домой, как в дурдом. Швырнул доченьку на диван. Я находилась в другой части комнаты. Видела, как он ударил Анечку, но не разглядела, куда именно. Подбежала к нему, закричала: «За что? Это же твой ребёнок»! Но он совсем озверел – стал бить меня руками и ногами, не давал унести ребёнка. Когда замахнулся на Анечку, я закрыла её собой, умоляла прекратить. Он всё-таки ударил. Вырвал девочку у меня из рук и снова бросил на диван. Потребовал, чтобы я постелила дочери в ванной комнате: если не будет кричать – больше её не тронет. Сделала всё, как он приказал. Не хотела отходить от доченьки, но Кулагин продолжал орать. Кричал: «Кого ты мне родила?!» За волосы потащил меня из ванной, снова ударил. Случайно у меня под рукой оказался мобильник, и я трясущимися руками отправила своей тёте СМС: «Саша бьёт. Приезжай». Впервые позволила себе кому-то рассказать об этом. Думала, Кулагин угомонился и заснул. Пыталась уйти в другую комнату, но тут крик: «Ты что, самая умная тут?!» У меня на голове оказалась тарелка с ужином, который я ему приготовила. Всё началось по новой… Таким я его никогда не видела. Страшное, искажённое лицо… Какой-то ужас. До утра я от него уже не отходила. Анечка в ванной плакала, потом затихла. Утром я даже боялась к ней подойти, опасалась, что опять начнётся. Но Кулагин разрешил. Я увидела у доченьки около ушка синяк. А этот… в общем, вёл себя как ни в чём не бывало. Спросила, помнит ли, что избил дочь. В ответ он сказал, что не ожидал от себя такого, но всё ведь в порядке. Это я, значит, как обычно, подняла панику на пустом месте, а ему, Кулагину, проблемы не нужны. А что у дочери синяк – так всё пройдёт, и ни к какому врачу обращаться не надо. Я послушалась, потому как была уверена, что жизни Анечки ничего не угрожает. А Кулагин пытался даже как-то загладить вину – поехал за детской кроваткой, купил в аптеке детский крем, говорил, что всё сделает для ребёнка.

Александр Кулагин в женском парике. Фото: СК

Несколько раз Шкапцова прерывала свой душераздирающий рассказ.

− Утром я подошла к кроватке, взяла Анечку на руки и сразу поняла – что-то с ней не так. Моя дочь не дышала. Я перепугалась, позвала Кулагина – тот не реагировал. Начала делать искусственное дыхание – бесполезно. Я кричала, плакала: не может быть, это не справедливо! Не помню, сколько прошло времени. Кулагин вопил, что его достали мои истерики и уже ничего нельзя сделать – девочка умерла, а на ночь он её в квартире не оставит. Опять пил, пинал тело дочери, потом вынес Анечку на балкон… Мне сказал, что я единственный свидетель, но ничего никому говорить не должна, иначе мне конец, а если продолжу его слушаться, то всё будет в порядке. И добавил: у него есть папа, который всегда поможет. А 4 марта взял сумку, лопату и увёз ребёнка, перед этим, правда, разрешил мне проститься с дочерью. Вернувшись, хвалился, что теперь способен на всё – мол, если дочь увёз, то и меня увезёт куда-нибудь – по частям… Говорил такие ужасные вещи, что земля уплывала из-под ног. Не знала, как мне быть. Где похоронена дочь, не говорил – обещал показать могилу потом.

Потом, заливаясь слезами, она с экрана обращалась к «похитителям», умоляя вернуть дочь, для которой они с мужем, согреваемые надеждой, по-прежнему покупали игрушки.

− Однажды не выдержала и сказала ему: давай, может быть, во всём признаемся, но Кулагин кулаками объяснил мне, что делать этого не стоит…. Уже потом я следователю рассказала обо всём – об издевательствах, которые терпела, о жизни в постоянном кошмаре. Мне тогда сообщили, что Кулагина задержат, а мне опасаться вроде как нечего… О том, что Кулагин сжёг тело Анечки, я тоже узнала от следователей.

Кулагин же выдал аргумент, показавшийся ему убедительным:

− У меня не было умысла убивать дочь. Я девять месяцев занимался обустройством своей семьи. Зачем же мне ломать то, что я сам столько времени строил?

Произнося последнее слово, Шкапцова снова пустила слезу:

− Хочу у всех попросить прощения. Я виновата в том, что не уберегла Анечку.

Примечательно, что представитель СК Владимир Маркин, говоря о Шкапцовой и Кулагине, отметил:

− Психиатры вообще не обнаружили у них признаков переживания, горечи утраты. Такой тип людей крайне опасен для всего общества. Если они цинично избавляются от собственного ребенка, то чего же ждать чужим людям?