Эдуард Амбарцумян: «Мне снится музыка. Особенно после концертов»

Человек, имя которого вписано в мировую антологию «Имена XXI века», пунктуален, доброжелателен, словоохотлив. Не кичится званием Заслуженного артиста России. Не подчеркивает, что награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством». Не напоминает, что был лауреатом Всесоюзного конкурса молодых композиторов. Не хвалится, что приглашен был дирижировать симфоническим оркестром Македонского национального театра оперы и балета. Разговор наш о музыке, любить которую трудно, но в любовь эту собеседник погружен с головой, и оттого ответы на вопросы, не раз задававшиеся далекими от сценических эмоций журналистами, веселят его. А интонации и улыбки выдают преданность редкой страсти – музыке. Одержим ею художественный руководитель и дирижер Брянского губернаторского симфонического оркестра Эдуард Амбарцумян.

– Начну с вопроса лирического, Эдуард Борисович: снится ли вам музыка?

– Конечно. Всегда. Особенно после концертов.

– А почему?

– Не бывает так, чтобы выступление прошло идеально. Если, по мнению дирижера, всё проходит хорошо, это клиника. Поэтому после концертов я всё опять пропускаю через голову, чтобы понять, что меня не устраивает, и в следующий раз это исправить.

– А часто вас не устраивает? Некоторые дирижеры и художественные руководители  признаются, что после каждого концерта у них появляется какое-то…

– … опустошение?

– Ну, не опустошение, а упреки если не коллективу, то  себе самому.

– Часто говорят, если оркестр играет хорошо: «Какой хороший оркестр», если плохо: «Какой плохой дирижер». Всегда виноват дирижер, он что-то упустил, что-то не заметил.

– Сердце оркестра − дирижер и художественный руководитель. К тому же они могут выбирать репертуар и верстать программу концертов. Вы подключаете к этому процессу музыкантов или решаете всё единолично?

– Что касается крупных  форм − симфоний, увертюр  – по ним решения принимаю сам. О концертах, например,  для инструментов договариваюсь с солистами, учитываю, что они хотели бы исполнить. Такие вопросы обсуждаются.  Но руководитель должен знать, как развивать оркестр, что требуется в данный момент, чтобы сделать шаг вперед.

Нужно правильно сочетать и дозировать современную музыку, музыку романтиков, надо классику играть. Ведь самое лучшее – это классика: Бетховен, Моцарт.

– Есть ли у вас любимая программа?

– Это все программы, которые мы исполняем. Сейчас, например, Бетховен. В ходе репетиций я пришел к мысли, что он стопроцентно сумасшедший в хорошем смысле слова. То есть неординарный человек. Живет его музыка. И он с нами, мы играем его произведения. И я, хотя мне уже 55 лет, только начинаю понимать по-настоящему, чего они стоят, что ему бог на голову руку положил.

– А кто ваши любимые композиторы?

– Шостакович и Рахманинов. Я их обожаю. Для меня их творчество − самая вершина. Их музыку  с удовольствием буду слушать всегда.

– У вас в оркестре появилось много молодых музыкантов. Это как-то влияет на уровень концертов и репетиций?

– Молодая кровь − это очень хорошо и… трудно. Объясню, почему. С одной стороны, у молодых  глаза горят, они хотят и  стремятся проявить себя. С другой − они еще не такие умелые, чтобы без проблем влиться в оркестр и создать ансамбль, который нужен для симфонического коллектива. Можно набрать в состав очень хороших музыкантов, но это не будет оркестр.

– Так что важнее – талант или мастерство?

– И то, и другое. Это не разделяется. Если музыкант мастер, профессионал,  он может сыграть что угодно, но в нем не будет души. Можно двигать пальцами как угодно, показать своего рода  фокус, но он будет  без содержания. Вот почему мастерство должно соединяться с природным даром.

– Как вы подбираете репертуар? Учитываете вкусы публики, предпочитаете выбор профессионалов или ориентируетесь на просветительскую миссию оркестра?

– Всё вместе. Это зависит от программы. Не будем же мы играть новогоднюю программу как серьезную оперу. Праздничная программа должна быть приятной, комфортной для каждого слушателя. Но если постоянно держать в уме необходимость угождать  публике,  можно из оркестра превратиться в балаган. Тогда ни мастерство оркестра не вырастет, ни публика на более высокий уровень не поднимется.  Вообще музыкальные шедевры не для любого слушателя. Для их восприятия  нужно иметь интеллектуальный навык и, кроме того,  еще и вкус. Для понимания серьезной музыки человек, я убежден, должен быть более-менее образованным, читать, смотреть хорошие фильмы, спектакли.

– Какого рода сложности возникают при работе с музыкантами?

– Во-первых, в ансамблевой игре, ведь в оркестре надо уметь слушать соседей, чтобы слиться в звучании. Я знаю очень много прекраснейших, гениальных музыкантов, которые в оркестре не могут играть. Они пробовали, но у них не получается, потому что они только себя слышат.

– Получается, что талантливый человек не всегда уместен в оркестре?

– Если по характеру человек еще и лидер, ему будет трудно. У него природа другая совершенно. Это все равно что поставить оперную диву Анну Нетребко в хор. Она не сможет там петь. Хор будет отдельно звучать, она − отдельно, и они не сольются.  Так и в оркестре.

– Вы диктатор  в оркестре?

– По-другому нельзя. В оркестре должно быть и есть одно мнение – дирижера, даже если он не прав. Лучше, когда прав и приходит к этой правде сам. Если он сам не выяснит, в чем его неправота, оркестр можно закрыть. Иначе получится оркестр без головы.

– Брянский симфонический  много и успешно гастролирует по всему миру. Назовите самые престижные площадки, где доводилось выступать и которые вам действительно доставили удовольствие как профессионалу.

– Таких было немало. Например, все знают Куршевель, где  проходит уже не один год фестиваль фейерверков. Мы там – единственный оркестр. Каждый год нам дают программу, мы учим музыку, играем. В Куршевеле знают, что мы мастерски и с удовольствием это делаем. Поэтому ни один другой оркестр мира в их фестивале еще не участвовал.

Назову театр Шатле  в Париже, очень известный зал Акрополь в Ницце. Недавно в Италии должны были играть чисто оперную программу в зале, где выступал Паганини, но начался карантин.

– Случались курьезные случаи на концертах?

– Были разные происшествия, но я бы не все назвал курьезами. Лет 15 назад фонарь загорелся. На концерт вызвали пожарных, но публика не расходилась. Сидели, дышали дымом.

Я никогда не забуду поездку в Тулу. Мы выходим играть, и пышная красиво одетая женщина из  местной филармонии объявляет:  «Художественный руководитель оркестра Эдуард Амбарцумович». Оказывается, у них абсолютно все руководство филармонии и поголовно все артисты – овичи. Помню,  как оркестр хохотал, и я тоже. А играли мы тогда «Воспоминания о Флоренции» Чайковского.

Приехали в Калугу, а приглашенные из Москвы музыканты-духовики ноты забыли. Сказал им: «Берите мои партитуры, я наизусть дирижировать буду».

– Достаточно ли в Брянске творческих сил и талантливых исполнителей, чтобы оркестр жил?

– К сожалению, нет. Сегодня родители считают, что музыка нужна лишь для общего развития. А если ребенок хочет совершенствовать свои способности дальше, говорят: «А зачем тебе это?»

Скажу и о другом. Век наступил скорый. Дома у людей, не связанных с образованием, культурой, наукой, настоящая музыка не звучит. Они ее не слышат. Значит, чтобы «выскочить» из «безмолвия», ребенок должен быть самородком. А в новом столетии таких все меньше.

При этом я считаю, что профессия музыканта самая лучшая. Мы с огромным удовольствием ходим на работу, еще и деньги получаем. Музыка − это умственный труд, но душа отдыхает.

– Вы уверены, что у каждого в оркестре именно такое ощущение?

– Не сомневаюсь. Иначе они бы не остались в оркестре.

–  Вы заканчивали консерваторию по классу фортепиано, а как получилось, что стали дирижировать?

– В музыкальном училище я учился как пианист, а поступил в Ереванскую консерваторию как композитор. Очень много музыки писал, и даже здесь, в Брянске, для театра сочинял. У меня в активе музыка к 25 спектаклям. Еще я был рабочим сцены оперной студии консерватории. Занавес открывал-закрывал, партитуры раскладывал. Получилось так, что в студии должна была состояться премьера. А из дирижеров все заняты. Отменять ничего не стали, сказали мне: «Ты умный парень, давай дерзай». Я взмахнул − и все пошло-поехало, хотя потом меня вызывал ректор и напоминал, что я не имею права учиться дирижированию, не окончив аспирантуру. Но мне сделали исключение.

– Не жалеете, что не стали пианистом?

– Нет. Пианист выходит на сцену играть. Если он один раз ошибся, ему этого не простят. Ведь слушатель хочет и имеет право получить удовольствие: он деньги заплатил. Исполнителю жить в напряжении всю жизнь очень тяжело.

А от дирижера после того, как сформирован оркестр, прошли десятки репетиций, по большому счету уже ничего не зависит. Кроме того, что он задает единое дыхание публике и оркестру. Это немного похоже на гипноз. Но если исполнение начинает буксовать, все уверены, что неправильно подсказывал дирижер.

– Кто сегодня составляет аудиторию слушателей и кого бы вы хотели видеть на концертах?

– Сейчас век информатизации. Все сидят в телефонах, компьютерах, дети даже  на улицу не выходят, мальчишки не хулиганят. У молодых есть интерес только к самим себе. Они не хотят образовываться, даже быть лучше всех не хотят. То, что требует какого-то труда, исчезает, потому что душой человек не хочет трудиться.

Молодежную музыку я могу от силы 10 секунд слушать. Хватает, чтобы головная боль началась. И я не понимаю, как это можно вылечить. Знаю лишь, что если старшие поколения не будут сопротивляться, привлекать юных россиян к настоящей музыке, литературе, мы потеряем несколько поколений.

– А чем тогда объяснить популярность вашего оркестра? Всегда аншлаги…

– Я бы не сказал, что оркестр популярен среди молодежи. Основная аудитория – мои сверстники и люди старшего возраста. Бывают изредка студенты. В БГУ мы играем, но дозируем вещи по сложности. Часто играем на площади Партизан, на Кургане, куда приходит молодежь. И многие говорят: «Мы не знали, что у нас такой оркестр есть». Поэтому оркестрантам важно понимать, за что зацепиться, чтобы «вытягивать» молодую публику в концертные залы.

Думаю, для многих магнитом становится наша гастрольная география. Ведь оркестр выступал в Испании, во Франции, в Китае, Польше, в Кремле, на престижных Всероссийских и Международных фестивалях и конкурсах. Услышать такой оркестр в родном городе – не рядовое событие. Возможно, поддерживает интерес слушателей к оркестру и заботливое отношение к нам губернатора, его заместителя, департамента культуры.

– С 2011 года, со времени, когда оркестр начал позиционироваться как симфонический, у вас улучшилась материальная база, было приобретено много качественных инструментов. А есть ли спонсоры у оркестра?

– Мы считаемся государственным коллективом, оркестром правительства Брянской области. Конечно, хотелось бы иметь и других спонсоров. Мариинский театр, например,  благодаря помощи меценатов может позволить себе покупку редких, великолепно звучащих и дорогих инструментов.

– А не выбивается их звучание в оркестре из общего ряда?

– Нет, важна ведь не сила звука, а тембр. Мы сейчас приобрели французский гобой. Он стоил очень-очень дорого. Но этот инструмент, как бы тихо ни играл, «пробивает» весь оркестр. Я могу сидеть в любом месте зала, но  услышу этот гобой. Желательно, чтобы все инструменты были такими.

У нас в оркестре они хорошие, грех жаловаться. Я очень счастливый человек в этом плане, потому что наши учредители со мной соглашаются, когда я  говорю, что все инструменты должны быть качественными.

– Когда вы поняли, что хотите профессионально музыкой заниматься?

– Я очень ленивый человек и делаю то, что мне легко дается. Музыкой, к которой меня приобщил отец, занимаюсь с самого детства, но скорее ненавидел это занятие.

– А как же любовь возникла?

– Случайно. Я был хулиганистый, драчун.  Футбол, спорт обожал. Жил на улице. После восьмого класса мама слезно попросила попробовать поступить в музучилище. Решил сделать это для нее. Думал, не пройду конкурс, мама успокоится, а я в медицину подамся. Я хорошо учился в школе, особенно по тем предметам,  которые меня интересовали: биология, химия, физика. Собирал модели всякие, самолеты…

На вступительных экзаменах я играл свои сочинения. Тогда трудно было поступать в музучилище, но меня взяли, предупредив, чтобы не лоботрясничал, а учился.  И меня все устроило, все понравилось: новые компании, друзья… Потом была армия, и там я понял, что профессия музыканта по большому счету чего-то стоит, потому что меня, бравого солдата, отправляли играть… в ресторан. Зарабатывал 42 рубля в день. Для 1983 года такие деньги были невероятными.

Мне легко было писать музыку, легко давалась фортепьянная техника, не напрягали спецдисциплины, комфортно было на концертных площадках, и я понял, что это – призвание.

– Видите ли вы возможного преемника среди оркестрантов? Занимается ли кто-то  дирижированием?

– Я не хочу, чтобы вместе со мной ушло то, что сделано более чем за четверть века. Поэтому ищу, каждый год приглашаю на «смотрины» молодых людей. Они приезжают, руками какие-то движения делают, а я понять не могу, что это вообще такое. Претенденты не знают, как играть на  скрипке, духовых инструментах, а все это надо знать. Я сам пианист, но в  консерватории меня на фаготе играть заставляли, я проходил оперную режиссуру. А нынешние молодые подчас не слышат, что внутри оркестра творится, у многих монофонное мышление, они слышат не полифонию, а один звук. Так что поиск длится…

В прошлом году Эдуарда Амбарцумяна наградил Президент России.