В Брянске ушел из жизни солдат, охранявший приспешников Гитлера

В Брянске ушел из жизни ветеран Великой Отечественной войны Георгий Морев. Ему было 98 лет.

За боевые заслуги ему вручили 28 наград, в том числе орден Красной Звезды.

Георгий Морев два с половиной года охранял  в тюрьме-крепости Шпандау семерых видных нацистов, избежавших казни после Нюрнбергского процесса.

В 1946 году нацистских преступников приговорили к смертной казни, однако заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс и еще шестеро соратников фюрера избежали участи висельников. Их осудили на длительные сроки заключения в немецкой тюрьме-крепости Шпандау. Фронтовик Георгий Морев и подумать не мог, что ему придется охранять тех, с кем воевал.

В армию его призвали в мае 1942 года. Направили в Смоленское пехотное училище, однако уже в августе всех парней зачислили в 119-ю особую стрелковую бригаду, которая вела бои на Кавказе. В начале октября пулеметчик Морев принял боевое крещение, а уже 12 октября был тяжело ранен. После госпиталей попав в «Смерш», он охранял полевую тюрьму. Из Дрездена Георгий Трофимовича перевели в Австрии, где познакомился со своей будущей женой. После войны переехал с ней в Брянск, где работал во внутренней тюрьме МГБ. В 1953 году  случился новый поворот судьбы, и Морев оказался в пригороде Берлина Шпандау. Здесь располагалась огромная крепость-тюрьма для 10 тысяч невольников. Она опоясана крепостной стеной с башнями, на которых несли службу часовые внутренних постов. Лестницы с башен поднимались при помощи рычагов. После этого уже никто не мог попасть к постовому. Рядом с крепостными стенами протянулся электрический забор, находившийся под напряжением  4 тысячи вольт. Цокольная часть тюрьмы состояла из каменных блоков двухметровой длины со свинцовыми прокладками между ними. Толщина краснокирпичных стен – аршин. На одном из этажей разместилась кирха (лютеранская церковь), а прямо над ней – гильотина, оставшаяся с тех времен, о которых не любит вспоминать просвещенная Европа. Местные жители рассказывали, что и фашисты использовали гильотину.

Но в огромной тюрьме было всего семь невольников. Зато каких! Это была часть элиты рейха: гросс-адмирал подводного флота Дениц, назначенный Гитлером перед смертью рейхсканцлером и Верховным главнокомандующим, наместник Германии в Чехословакии фон Нейрат, адмирал подводного флота Редер, директор фашистского банка Функ, секретарь Гитлер-югенда Ширах, министр вооружения, он же архитектор Германии Альберт Шпеер и уже упоминавшийся Гесс. Охраняли их англичане, французы,  американцы и наши соотечественники, в число которых попал Георгий Морев. Новый караул заступал на наружные посты каждый месяц. Смена караула всегда  проходила в торжественной обстановке  в присутствии жителей окрестных улиц и журналистов. Начальники караулов обменивались рукопожатиями. «Холодная война» уже набирала обороты, и нередко потом в газетах можно было увидеть провокационные снимки и заголовки: «Русский не подал руку англичанину». А репортер просто подловил момент перед рукопожатием.

Охрана внутренних постов всегда была смешанной. Русские, англичане, французы и американцы по часу дежурили с внешней стороны тюрьмы вместе с солдатом на главных воротах, потом проводили несколько часов у камер. Час отдыха – и снова пост. Каждый из заключенных сидел в одиночной камере с нехитрой обстановкой: металлическая кровать, маленький стол, деревянный стул со спинкой, в углу унитаз, одно зарешеченной окно с форточкой. Осужденным выдавали по нескольку одеял, матрацев, простыни, две ватные подушки, две пары обуви. Перестукиваться узники не могли, так как сидели через камеру. Поднимались в 6 утра, а отбой давали в 22 часа. В хорошую погоду  прогуливаться по тюремном саду позволяли и после обеда. В саду можно было и забыть о неволе:  грецкие орехи, малина. Здесь гнездились даже куропатки. Почти у каждого арестанта был свой  участок. Самым заядлым огородником стал Дениц. Он выращивал петрушку, морковь, капусту и огурцы. Шпеер и Редер ухаживали за клубникой, Ширах и Функ сажали люпин, за ним не нужен особый уход. Фон Нейрат не хотел и не мог по преклонности лет копаться в земле, а Гесс вообще ничем не желал заниматься. Он даже на прогулки выходил крайне редко, ссылаясь на головную боль.

Рудольфа Гесса приговорили к пожизненному заключению. В Шпандау он был чужим среди своих. Пленники старались не иметь с ним никаких дел, да и сам Гесс сторонился всех. Он не выходил из камеры, не дала зарядку, не посещал кирху. В церковь по воскресеньям приходил французский пастор, здесь не только молились, но и слушали музыку Баха и Бетховена. Гесс лишь однажды попросил отвести его в кирху, но не на богослужение, а для того, чтобы послушать патефонные записи. Пробыл там недолго и снова попросился  в камеру. О том, что у него болит голова или живот, заместитель Гитлера твердил постоянно. Его на Нюрнбергском процесс адвокаты пытались представить его психически нездоровым. В Шпандау он тоже притворялся сумасшедшим. В отличие от других никто не приходил к нему на свидания, да и см он об этом никого не просил. Правда, как и остальные, переписывался с родными. Однажды обратился к жене с необычной просьбой: прислать ее фотографию в обнаженном виде.

Только личная библиотека Гесса связывала его с остальными узниками. Он затребовал ее из Англии. Одну из пустующих камер отдали под книги. Библиотекарем стал Редер, причем очень ответственным и аккуратным. Гесса же, напротив, не уважали за неряшливость и распущенность. Остальные сохранили привычку к порядку и в крепости. Георгий Морев вспоминает, с каким усердием они драили унитазы и убирали камеры. По субботам главари рейха до зеркального блеска натирали мастикой асфальтированные полы в камерах и коридоре. Каждый трудился напротив своей камеры, а в обязанности Гесса входило заканчивать уборку. Долговязый, нескладный, с глубоко запавшими глазницами, он умело управлялся с ведром, веником и совковой лопатой.

Георгий Трофимович говорит, что поначалу не знали имен узников. Свой срок они отбывали не под фамилиями, а под номерами. Цифры от 1 до 7 были обозначены на спине и коленях. Но вскоре охранники «просчитали» каждого из них. Фон Нейрат оказался «тройкой», Гесс – «семеркой». При Редере советские офицеры старались помалкивать, потому что он неплохо знал русский язык. Адмирал поначалу это скрывал, но как-то подошел к Мореву и спросил по-русски: «Скажите, который час».

– Я чуть не ответил ему: «Тебе-то куда спешить?», но вовремя одумался и просто указал время, − вспоминает ветеран.

Каждая страна кормила узников по очереди. Союзники баловали их, предлагая жаркое, курицу, фасоль, пирожные и кофе со сливками. Русский стол был скромнее: обязательно первое блюдо, гречневая каша, соленая селедка и чай. Гречку немцы возвращали, редко кто ложкой ковырнет. Потом еще жаловались администрации тюрьмы: чем это нас русские кормят! Одну из жалоб разбирали на международном совете директоров тюрьмы. Встает подполковник Алябьев и возмущенно спрашивает: «Это мы плохо кормим?» А сам журнал приема осужденных открывает. Там все записывалось при смене караулов. Заключенных принимали врачи, потом немцев взвешивали. Так вот, после советского дежурства нацисты вес всегда набирали. Действительно, в непритязательной пище заключались положенные 3500 калорий, а может, немцы просто  много воды пили после селедки.

Союзники  позволяли и другие поблажки. Во время прогулок заключенным запрещалось собираться, однако этого требовали только наши офицеры. Всем строжайше запрещалось приносить фотоаппараты, но американцы и англичане все равно щелкали то русских офицеров ,то немцев в саду. Однажды Морев нашел в сменной обуви фон Нейрата шоколадку, по этикетке которой и поняли, кто из союзников балует нацистов. Общим языком у всех стал… немецкий. Дело в том, что охрана Шпандау обязана была хоть немного говорить по-немецки. Вполне дружественные отношения у русских сложились только с французами. Как складывались отношения с осужденными?

– Да никак, − говорит Георгий Морев. – Общаться с ними было запрещено. Однажды наш офицер дежурил возле камеры с англичанином Клампитом. Тот в кресле с трубкой сидел да и заснул. А в этот момент зазвенел колокольчик возле камеры фон Нейрата – он часто так звонил, когда чувствовал себя плохо. Наш охранник продолжает ходить: пусть фашист подыхает. Но от трезвона поднялся Клампит, санитаров вызвали. Служить в Шпандау было тяжело морально. Часто в окна казармы влетали камни, бутылки, однажды даже выстрелили в форточку. Бывало, звонили по телефону: «Русские, мы с вами рассчитаемся». Дежурить на свиданиях с родственниками порой было невыносимо. Заключенных отделяли стеклянной перегородкой и металлической сеткой. Родственники испепеляли ненавистными взглядами, когда охранник просил соблюдать порядок или оставлять сумочки на входе в комнату свиданий.

Фон Нейрата  освободили еще во время службы Морева. Союзники постарались. В 1955 году прошел слух, что должен выйти на свободу Дениц. Журналисты  и местные жители осаждали тюрьму, но гросс-адмирала выпустили лишь через год. Морев этого момента уже не застал, он вернулся в Брянск, где еще 16 лет служил в уголовно-исполнительной системе. Недавно Георгию Трофимовичу исполнилось 82 года. В последнее время донимают его фронтовые раны да воспоминания о Шпандау, которая опустела лишь в 1988 году. Ее последний обитатель Рудольф Гесс покончил жизнь самоубийством. Смог ли он что-нибудь понять? Ведь напишет же в своих воспоминаниях Шпеер о таких, как Морев:

«Охрана да шесть заключенных – вот круг моего общения в эти годы, и именно от простых солдат я все больше узнавал об истинных результатах моей предыдущей деятельности. Многие из них, и в первую очередь советские солдаты, потеряли на войне отца или брата. Но ни одни из них ни разу ни в чем не обвинил и не попрекнул меня…»