Снадобье бабки Ульяны

Из недавней истории Брянской земли

В брянской деревне Заря солнце  путается в траве, забившей единственную улицу, а самый веселый здесь – деревянный дьявол, невесть кем и невесть откуда привезенный и поставленный около хаты. Но его веселье зловещее, а подгнивающая макушка даже черту, похоже, уже не доставляет радости. Печать угасания угадывается во всем облике деревни. Некоторые домишки  брошены, в других живут старухи и один старик, бывший счетовод колхоза. Молодых мужиков трое, причем работает только один. Пришедший к бабке Ульяне колоть дрова из соседней Чернеи шестидесятилетний Ванька Лопух философию нынешнего деревенского пахаря объясняет с хмельным задором: 

– А на кой работать? Лучше выпить.

Ванька, упорно кличущий себя Лопухом, без бутылки ни за какую работу не возьмется, даже если пахать или колоть дрова приглашают родственники. Собственно, работник он хоть и веселый, но хилый, потому что никогда не просыхает. Приехавшая из Донецка племянница бабки Ульяны, орудовавшая пилой и топором, отправляет дорогого мужчину восвояси: толку с него нынче уже не будет. Ванька и тут не огорчается, потому что дома у него припрятана еще одна бутыль, а рубли ему не нужны. При всем том он еще может числиться трудягой, потому что многие молодые мужики в деревнях Рогнединского и других районов области превратились в сословие пиявок, которые даже в трезвом состоянии не знают за собой стыда.

В той же Чернее селян удивил брак Владимира. Тридцатипятилетний пахарь и сеятель  приглядел вдруг себе приехавшую с Украины женщину  с семью детьми. Поначалу чернейцы недоумевали, чего ради Володька добровольно надел на себя хомут, но скоро все прояснилось. Трех тысяч  рублей  детских пособий хватает на всех. Пробовал председатель сельхозкооператива приобщить молодоженов к уходу за коровами, но уже через неделю буренки голодным ревом оповестили, что труженики забыли про свои обязанности. Искать их не стали, в таких случаях все пути ведут к пьяному столу. Собственную коровенку молодожены тоже, видимо, пустят под нож. Жаловался глава семьи, что доиться плохо стала, да деревенские бабы не верят: у путного хозяина и козел доится, а у такого… Пока, правда, Володьке не удалось совсем уйти от  деревенских забот. Вот целый день блуждал за околицей вместе с деревенским стадом, которое пасут по очереди, потому что пастуха нет. Но и эта напасть миновала кормильца, теперь можно лежать на печи и ждать государственного пособия.

Кто не был в погибающей  деревне, тот и не поймет, что стало с русским мужиком. Он ли  веками воевал и мечтал о своей земле? Вот и земли вдоволь, а деревни уже нет, и вышла сила из кормильца, не тянутся руки ни к плугу, ни к косе. Виктор Зюкин, председатель сельхозкооператива «Десна», который объединил  почти десяток угасающих рогнединских сел, говорил, что праздношатающихся или  валяющихся под кустами работничков наберется по всей округе несколько десятков. И вот беда, даже молодые доярки ударились в пьянство. Ревут коровы – доить некому, гниет сено – косарей не сыщешь, осыпается колос – комбайнеры извелись. При всем том хозяйство Зюкина считалось едва ли не лучшим в  районе, сеяли гречиху, свою пасеку берегли.

– Пытались у нас двое, когда волю дали, землю  взять, да не учли, что на ней работать надо. Не пошло у них. Ну так Ленька Кольцов хоть пытался, а остальные пиявки с утра вон у магазинов топчутся. Где деньги берут? То теленка сопрут, то электромотор раскурочат. Там цветнины на бутылку, а мотор, который десять тысяч стоит, вези потом в Брянск на грузовике. Беда. Вон бульдозер недавно из строя вывели. 

Прослышав про свободное жилье, приехала в деревню пара из Калужской области, только напрасно понадеялся на них председатель. Занялись воровством, а потом куда-то исчезли. Не нужна и этим земля. А то приходит как-то к Зюкину земляк Дмитрий , дай ему справку, что в кооперативе работы нету. Председатель догадался: чтобы на бирже зарегистрироваться и пособие получать. Нет, сказал, работы у нас вдоволь, приходи, если пожелаешь. Не пожелал.

Дмитрий жил в Заре вместе в семидесятивосьмилетней бабушкой. Ему тридцать один год, и выглядит он весьма холеным молодым человеком без признаков беспробудного пьянства, хотя, признается, выпивает. Родители у него в большом городе Челябинске, да и он сам родился на Урале, но вырос в деревне, здесь же закончил и школу. Престарелой полуслепой бабке, конечно, уход нужен, но принести пару ведер воды и выкопать картошку – разве это настоящее дело для цветущего мужчины? Дима ответа не знает, он как-то смешался с деревенской травой, живет, растет понемногу, а куда – не ведает и ведать не хочет. А может, и не растет, может, одна мысль гнетет: только бы бабка еще протянула десяток лет. У нее пенсия почти в полторы тысячи, на такие-то деньжищи в Заре можно прожить, тут и не потратишься особо, потому что нет даже магазина. Да и вообще ничего нет – ни медпункта, ни даже конюшни. Случись, захворала какая старушка – беги в соседнюю и деревню и выпрашивай коня, чтобы довезти ее до больницы.

– Ну а что, Дим, – допытываюсь , – совсем нет желания поработать на земле?

– Нету. Сеять-убирать нечем. Выгоды нет. Никакой земли мне не надо. Бабушки не станет – пойдем в колхоз.

Не пойдет. Дмитрий  – загадка и разгадка нынешней русской деревни. Прадедов его томили крепостным правом, дедов изводили раскулачиванием и колхозным крепостничеством, на нем же вся сила их мужского рода иссякла. Дмитрий даже в женихи не рвется. Взор светлый, лицо улыбчивое, но безжеланное. Не юродивый ведь, а жизнь постная, травяная, выморочная. Волосы длинные, будто к постригу готовится, жилеточка затертая, брюки грязные, на ногах резиновые сапоги, хоть еще сухо. 

– Что же ты будешь делать, когда деревня вымрет?

– Если выдержу – останусь. Не спиться трудно, но можно.

Вряд ли непьяной мечтой грезит сосед Дмитрия Иван, которому тридцать пять годков. Оглохшая от болезни мать не разгибается на огороде, а Ванька где-то днями бродит, возвращаясь уже навеселе. Бывшая жена с детьми тянет лямку в соседней деревне, но до них ли отцу. Воля, полная воля, о какой деды и не мечтали! Свобода от всего на свете. Тогдашний глава Рогнединского района Александр Старостин гневался на таких мужиков:

– Не у всех же совесть пропала. Кто о семье заботится, тот едет на заработки в Москву или тут бани рубит на продажу. А с этих что взять? Ну так разве ж это только у нас? Государство бросило деревню. Было у нас в районе когда-то 150 фермеров, теперь только шестнадцать. Налогами задавили, а помощи никакой, на весь район из областного бюджета для фермеров дали только 20 тысяч рублей, из Москвы же ни копейки не дождались.

Район, где издревле выращивали лен, и нынче пытается выкарабкаться посредством этого растения. Смуглые заезжие мужчины сулили хорошую погоду и заманивали окрестных крестьян с их паями к себе. Крестьяне побаивались, но чувствовали, что иначе погибать придется: недород куда ни кинь. В районе было полторы тысячи школьников, сейчас совсем мало. У пьющих и тоскующих мужиков рецепта спасения нет, зато был он у  суровой бабки Ульяны из деревни Заря.

– На ферме они не хотят работать,  триста рублей им мало. А мы за трудодни работали, – отчитывает мужской род бабка. – Бывало, на быках два раза в лес съездишь, полтора трудодня поставят. В войну положили всех наших мужиков, самых здоровых и любимых, остались калеки. После войны не было ни хатыни. А все равно, как мы хотели работать! Бывало, дух радуется, когда на луг выйдем. Так и вы работайте, а не скулите!

Не было снисхождения у Ульяны Федоровны ни к Дмитрию, ни к Ивану, ни к прочим деревенским нахлебникам. Она в отличие от мужиков и в свои восемьдесят пять не сдавалась: «Слышала, у некоторых земли не хватает. У нас ее уйма, пускай к нам едут».

Фото: «Брянские новости»