Украинские журналистки не сумели изнасиловаться брянскими пограничниками

Репортеры черниговской газеты, «Вестник Ч» Марина Забиян и Юлия Семенец рассказали, как из патриотических соображений пытались преодолеть границу в Брянской области и попасть в русское село. Ехидства получилось много − содержания мало.

Журналисткам, судя по их отчету, очень хотелось стать жертвами «агрессоров», они мелко провоцировали пограничников, но  в итоге пришлось довольствоваться  бедными впечатлениями – через  границу их не пустили. Но запах российских войск они уловили − по высказыванию неких мужиков про окопы. Доказательство такого же уровня, как измышления украинского руководства о сбитом самолете.

Тем ехиднее черниговские путешественницы постарались сделать свой отчет. Часто журналисток захлестывает от неприязни к соседям, и тогда они транслируют всякую чушь о России, где якобы «телевизор» всем внушает «что очень скоро границ не станет. Будет одна большая и могучая страна». Но тем не менее отчет о неудачном походе прочитать весьма полезно – по нему можно понять, что такое сегодняшний провинциальный украинский «патриотизм» бандеровского толка и глобальная ненависть к России. Столь глобальная, что пищу для нее приходится искать даже в придорожной пыли. Ведь объяснить по большому счету, почему у бандеровцев есть право ненавидеть жителей России, при всем желании черниговские журналистки не смогли бы: за границей те же славяне, более того – многие брянцы имеют украинские корни.

В общем, клинический слепок ненависти получился поучительным. В этой связи вспомнился анекдот. Лягушка рассказывает подругам:

− Вчера прыгала по нашему лесу, и меня изнасиловали. Сегодня прыгала − опять изнасиловали.

− Да ну! И что ты будешь теперь делать?

− Что-что… Завтра опять пойду.

На пункте пропуска «Николаевка», что в Семеновском районе, пограничники нас встречают с автоматами, но без бронежилетов. О напряженной ситуации напоминают мешки с песком, выложенные стеночкой, чтобы удобнее и безопаснее было отстреливаться. На часах около десяти. 

Ребята приветливые, шутят. Объясняем, что идем в Ломаковку на экскурсию: посмотреть, как живут в соседнем русском селе. 

− К ребятам идете? Признавайтесь, − отмазка с экскурсией не очень убедительная. 

 

− К ним. 

А на самом деле нас вела любознательность не женская, а журналистская. На минувшей неделе с новой силой начали обсуждать то, что российские войска все ближе и ближе подтягиваются к Черниговского границы. Неужели танки пойдут через нас на Киев? До последнего не хочется в это верить. Поэтому решили проверить и посмотреть, что происходит в одном из сел Брянской области − Ломаковке, которая граничит с Николаевкой Семеновского района. 

В каждом окошечке, куда нас направляют, отвечаем на множество вопросов: где работаем, где живем, с кем живем, кто муж, где учились? Что журналистки, не признаемся. 

Украинскую границу пересекаем минут за пятнадцать-двадцать. Вместе с нами выходит еще один человек, россиянин. Был в гостях у матери в Заречье Семеновского района. До пункта пропуска «Ломаковка» метров пятьсот. По дороге разговариваем о ситуации в обеих странах. Говорит, что россиян сильно допрашивают, еще больше, чем нас спрашивали. Многих не пускают. Раньше ездил каждую неделю, сейчас надо писать вызов, ждать ответа, процедура несложная, но долгая. Рассказывает, что в России много украинских беженцев, им дают жилье, работу. Проблем с солью нет. Вообще ни с чем проблем нет. Вот такой у них президент. Так им, говорит, по телевизору показывают. И что очень скоро границ не станет. Будет одна большая и могучая страна. До Брянска ни одной части не осталось. Никому не верьте. На вопрос, Крым ваш или наш, отвечает, что безразлично, но отдыхать туда не поедет. 

За пятнадцать минут пешком добираемся до «Ломаковки». Здесь тоже мешки с песком. И те же вопросы. Куда? С какой целью? 

− В клуб? − шутят уже российские пограничники. 

 

− А хоть бы и в клуб. 

 

− Лучше в Воронок. Там народу поболее, − советуют ребята, но пропускают. 

В графе миграционной карты пишем: «туризм». 

Без особых препятствий проходим дальше. Остается последний пункт − таможенный контроль, после которого за сетчатым заборчиком уже маячит табличка «Ломаковка», виднеются первые русские домики. 

Отдаем паспорта. Еще не знаем, что получим их не скоро. 

− Девочки, пройдемте со мной, − подчеркнуто вежливо приглашает пограничник с автоматом. Документы нам не возвращают. Закрадываются первые тревожные мысли о плене, заключенных или пропавших украинских активистов. 

Мужчина заводит нас в одной из комнат соседнего с таможней помещения. Два кресла, несколько столов, компьютер. Садимся в кресла. Человек задерживается в проходе. Оставляет нас лишь на несколько секунд, чтобы ответить по телефону в соседней комнате: «Они здесь».

− О вас беспокоятся, чтоб не сбежали, − объясняет он нам. 

 

− А это комната пыток и допросов?- мысль, что мы застряли, заползла в мозги. 

 

− Почти, − все с той же улыбкой отвечает пограничник.

На часах половина двенадцатого. 

− Не доставайте телефон. Что вы постоянно на него смотрите. Вам нельзя пользоваться мобильной связью, − делает замечание человек. 

 

− Мы кого-то ждем? 

 

− Сейчас приедет наше начальство, будет с вами говорить.

 

− Кто именно? 

 

− Путина точно не будет. 

 

− Вот и хорошо.

 

− А вам что, Путин не нравится? − прощупывает нас пограничник. − Сейчас приедут специально обученные люди. Они знают, как с такими нужно говорить. 

Пока сидим, муж спрашивает, нравится ли нам их президент, который стреляет в мирный народ, горюем ли мы из-за Крыма, верим ли, что на Украине есть российские войска, и снова рассказывает о сотнях беженцев из Донбасса, которых буквально спасает Россия. 

Через полчаса в комнату заходят два мужчины, запыхавшиеся с дороги. Наверное, их мы и ждали. Одеты в камуфляж. Но никаких опознавательных знаков, звездочек на форме нет. Одна из нас остается в комнате, другую выводят на улицу. 

Муж открывает блокнот с флагом России на обложке и начинает допрос. 

− Нас задержали? Кто вы? Представьтесь. Назовите должность, имя, − задаю вполне логичные вопросы. 

 

− Вопросы здесь задаю я, − улыбка радушия исчезает с лица мужчины. Он привстает и будто нависает надо мной. Но за мгновение садится вновь, с холодной вежливостью уточняет: − Пока культурно… 

После этого решила отвечать правду. 

− Фотоаппарат, диктофон, телефон на стол. 

Передаю. 

− Имя, фамилия, где работаете? 

Называюсь. Говорю, что в декретном отпуске. 

− Где работали до декрета? 

Признаюсь, что журналист областной газеты. Врать как-то уже совсем не хочется. Муж все записывает в блокнот. Расспрашивает о чем пишу, первый ли раз в России. 

− В Белоруссии была, в Австрии была, в Венгрии была, в Египте была. А вот в Россию хотела попасть впервые. Видимо, не судьба. 

За полчаса допрос завершается. Нас меняют местами. Занимаю стульчик коллеги. 

Пока допрашивали одну, сидела во дворе на лавочке и услышала такой разговор. 

− Вот козел. Не мог даже за трактор договорится, чтоб окопы рыть, − обсуждают кого-то из руководства мужчины возле УАЗика. 

Становится понятно, что военные где-то рядом. И подтягивание российской техники до наших границ − возможно, не слухи. И русским солдатам из-за того «козла» придется рыть окопы руками. И не пускают нас не просто так, а потому, что можем увидеть то, что не для наших глаз. 

На просьбу отвести в туалет, проводят. Но не оставляют без присмотра. Под бдительным оком мужа с огромной резиновой дубинкой идем обратно. 

− Сидите на стуле. Не нужно здесь ходит, − строго говорит мужчина, когда после двухчасового сидения хочу походить, размяться. 

 

− Тебя тоже про сумку спрашивали? − появляется за полчаса коллега. Нам обоим пытались всунуть какую-то сумку: 

 

− Это ваша? Заберите. 

 

− Не наша. 

Сидим уже вдвоем. Ни на минуту нас не оставляют одних. Охранники меняются каждые десять минут. 

− А сказать, что мы уже не хотим в Ломаковку, что мы передумали, наверное, поздно? − ищем пути отхода. 

Мужчина, который нас охраняет, кивает головой и говорит, что это надо было сделать еще два часа назад. И рассказывает об украинских грибниках, которых задержали на трое суток. 

− Меня нельзя на трое суток. Мне голову каждый день мыть надо, − возмущается одна из нас. 

Уже начали представлять, как шьем балаклавы для российской армии где-то в российской тюрьме в валенках и телогрейке. 

− У меня на телефоне песня «Путин». − вспоминает одна из нас. − Интересно, им понравится? 

 

− Нас долго будут держать? 

 

− Варианта два: либо сразу отпустят, либо придется все-таки сделать вам экскурсию и по Ломаковке. И дальше. 

И даже с ветерком. Но не обещаю, что увидите все достопримечательности. Задержать без объяснения причин мы можем на три часа. У нас есть еще час и четыре минуты. Все по закону. 

Далее одну из нас снова забрали на допрос. 

− Что это? Националистический марш? − показывает мужчина фото на моем телефоне с патриотического парада малышей в Чернигове. 

 

− Не знаю, как у вас это называется. А у нас так прививают патриотизм деткам. 

Сколько точно нас держали, не знаем. Телефоны отобрали, часов не было. В Ломаковку мы так и не попали. Въезд в Россию запретили, объясняя это тем, что мы не можем аргументировать пребывания на территории их страны. 

На украинскую границу вернулись в три дня. Наши пограничники были довольно эмоциональны. Ругали так, как ругает мать свое непослушное дитя. Объяснили, что еще легко отделались. Скорее всего, нас допрашивал сотрудник российской Федеральной службы безопасности по подозрению в шпионаже. 

Мы независимы, улыбались в ответ. Коленки тряслись.