Бен Триндл и другие ковбои оценили брянские просторы

Обозреватель Александр Рохлин, за спиной которого опыт американского лихача-дальнобойщика, отправляется под Брянск, где заезжие американцы решили доказать, что дело ковбоя — это не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине.

Грэг Белинджер был моим инструктором в Истендской школе дальнобойщиков. Он носил длинные бакенбарды и усы, черные с рыжим, и ухаживал за ними, как за любимым существом — собакой или женой. Я смотрел на них с некоторой завистью. Грэг ходил по школе в джинсах и старых ковбойских сапогах из свиной кожи, каблуки были сбиты наружу, словно он шлифовал ими асфальт. Он вставал на пятки и сверлил каблуками пол, когда объяснял нам, истендским дуболомам, устройство тормозной системы 53-футового прицепа. Грэг прихлебывал кофе и цедил его сквозь зубы, как кашалот, но каждый раз промокал усы чистой стороной салфетки с видом фицджеральдовского аристократа. 

Он говорил мне:

− Я переживаю за тебя, сынок. 

Еще бы, я был единственным ненастоящим американцем, а дело пахло керосином. Мы готовились к заключительным экзаменам на получение водительских прав и разрешения управлять большегрузным коммерческим транспортом. Четыре часа теории, четыре часа практики каждый день в течение трех недель. Обучение давалось мне с трудом. Зуб­рить наизусть названия взрывоопасных материалов на английском было адской мукой. Но еще хуже обстояло дело с вож­дением: по прямой и с разворотами еще куда ни шло, но мне никак не удавалось заводить фуру в «гараж» задним ходом с глухой стороны. То есть справа налево. Я упорно резал борты припаркованных учебных прицепов, разбитых в лохмотья поколениями истендских дуболомов, стремившихся в тракеры еще до меня.

− Дугу! Рисуй дугу! — кричал Белинджер, прыгая по грязи и размахивая руками. — Шире, шире заводи. 

Я заводил и рисовал, но старый тупоносый International, дедушка truck, переваливший за два миллиона накатанных миль, козлил и брыкался, скрежетом всех осей выражая презрение к потугам. 

Белинджер гнул свое. Мы все были придурками, жгли тормоза, сшибали зеркала и резали борты на поворотах. Но всем он говорил одно и то же:

− Ничего, парни, крушите чужие заборы, как челюсти мичиганских ублюдков, рано или поздно вы станете ковбоями хайвеев. 

Обращаясь ко мне, он добавлял с тревогой:

− Ты же правда хочешь? Русский ковбой летит от побережья до побережья, и ветер ему в хвост?!? 

У меня перехватывало дух. Но кто знал, где мое место? И смогу ли я когда-нибудь, как Грэг, птицей взлетать в «седло» и заводить многотонный truck в темное «стойло» без страха и упрека, словно по натянутой нитке?.. 

Мичиганскими ублюдками он называл университетскую футбольную команду из соседнего штата.  

Бенджамин Триндл получил на Рождество подарок — серебряные шпоры. Кожаные ремешки-крепления, и зубастые дужки с репейками, похожими на солнышки индейцев-ацтеков, и выпуклые расписные бляхи поверх ремешков — все тонкой ручной работы. Это был подарок от жены Дженей и мальчишек, сыновей Купера и Уолкера. Теперь ему предстояло вернуться на работу, за тысячи миль от родных гор восточного Орегона. Та страна лежала за семью морями. Бену ни в одном сне не снилось, что он отправится сюда, да еще в качестве пионера-первопроходца. Контракт заключен на три года, ему оставался еще один, и он знал, что к следующему январю будет считать дни до отъезда. Он шел по аэропорту Нью-Йорка, серебряные шпоры звенели на сапогах. Бен думал, как буднично и просто они звучат здесь, на родной земле. Никто не обращает на него внимания, кроме смуглолицых туристов. И как совершенно по-другому, с тоской и вызовом, будут звенеть они там, на земле за океаном. Люди будут смотреть на него вытаращенными глазами, цокать языками и чуть ли не щупать его, чтобы убедиться в достоверности. 

Почему так, думал Бен. Одна и та же маленькая вещь — и такая разница? И еще больше удивлялся. Выходило, что он, тридцатипятилетний американец, простой ковбой из восточного Орегона, несет на своих шпорах что-то очень важное и ценное другим народам. Туда, где прежде ничего подобного не было. Гордость за свою страну охватывала Бена, и нечто значительное и суровое звучало в музыке шпор. 

«Еще год придется провести без говяжьего стейка», — с тоской думал Бен, когда самолет отрывался от взлетной полосы и брал курс на восток… 

Братьев Александра и Виктора Линников вряд ли беспокоило отсутствие приличных говяжьих стейков. Однако факт. До них никому не удавалось так крепко задуматься о мясном скотоводстве в любезном Отечестве. И тем более никто не занимался разведением мясных коров в подобных масштабах. Проект линниковского агрохолдинга перекрывал все мыслимые полеты фантазии. Казалось, что страна вдруг вспомнила свое тучное крестьянское прошлое и с ходу рванула в космос… агрокосмос. 200 тысяч гектаров залежных земель в Брянской области были выкуплены под посевы многолетних и однолетних трав, зерновые культуры, кукурузу и подсолнечник. Теперь всякий путешественник, отправляющийся из Брянска, наблюдает невиданные картины: поля, фермы, хозяйства, офисы, бойни, элеваторы, кормовые базы и проч. И десятки тысяч черных, как паровозы, коров, растекшихся по белоснежным полям говяжьего кластера. Это крупнейшее в Европе стадо абердин-ангусов, привезенных из Австралии и Америки, — 155 тысяч голов, круглый год пасущихся на открытом воздухе. 

− Чье же все это? — интересуется пораженный путешественник. 

 

− Маркизов де Карабасов! — отвечают улыбающиеся селяне, ломают шапки и машут ими вслед. 

Еще бы им не ломать шапок! Три тысячи рабочих мест открыто уже сейчас, и еще столько же ожидается в ближайшие годы.

И в самом сердце этого невиданного по размаху и капиталовложениям эксперимента стоит… Бен Триндл и еще две дюжины американских парней из Орегона, Айдахо, Колорадо и Индианы. Потому что исторически никто, кроме ковбоев Дикого Запада, не знает, как лучше обращаться с черными мясными «паровозами». Растить, лечить, кормить, загонять и отправлять на стейки. Кому-то из братьев маркизов-карабасов пришла в голову гениальная идея пригласить в качестве «военспецов» настоящих ковбоев. И те приехали во всем блеске вестерна: лошади, сбруя из Канзаса, свистящие в воздухе лассо, длиннополые шляпы от солнца, штаны из коровьей кожи с бахромой, платки с узлом на спине, остроносые сапоги и шпоры с репейками. Только без 45-х «кольтов» и «смит-вессонов». 

В какой-то момент стало ясно, что Брянщина переживает культурное вторжение. Неизвестной, незнакомой, без зауми демократии, без наглости своих М16, без нравоучений, но лихой, мужественной и красивой в своей простоте Америки. 

А еще в фауне Брянского леса случился качественный сдвиг. Местные волки с воодушевлением приняли соседство с шелковистыми абердинскими телками. И увеличились в поголовье соответственно возможной дружбе с… Всем — хорошо.  

Мэтью Кук был моим напарником, когда мартовским утром 199… года мы въезжали в город Мобил, штат Алабама. Мэтью был чернокож, тощ, жилист, сварлив и патологически женолюбив. На каждом тракстопе у него имелась дежурная жена. Это были дамы сплошь белокожие и как на подбор упитанные. Мэтью не скрывал, что мнит себя миссионером. По части изменения американского генофонда на преимущественно черный. Он оставлял в кабине фуры свои сапоги и уходил в ближайший мотель, обняв даму за воображаемую талию. 

От него я узнал, что чернокожие американцы составляли добрую треть ковбоев на ранчо южных штатов после Гражданской войны. Если честно, я ему не верил. Он же говорил, что его прадед перегонял скот в Канзас-Сити, дрался с индейцами и белыми бандитами.

В Мобил мы привезли несколько тонн замороженных котлет для гамбургеров. В окрестностях же Мобила в трейлерном парке проживала настоящая семья Кук. Миссис Кук и пятеро отроков и отроковиц Кук. Я доставил Мэтью к дому на трехдневный отдых, он отчего-то сразу погрустнел, а я, злорадно пожелав ему успехов на поприще укрепления семьи, поехал разгружать котлеты. Вот тут-то меня и застал врасплох заезд в темный гараж с глухой, правой, стороны. Я несколько раз пытался вьюном протиснуться в стойло — безрезультатно. Тогда я плюнул и пошел вслепую; через секунду моя фура проломила стену. Но это было полбеды. На негнущихся ногах я пошел смотреть на содеянное и обнаружил, что кроме стены я повредил еще и двери собственной фуры. Они согнулись от удара и не закрывались, значит, холодильник не мог работать, значит, вся фура не могла взять груз. 

− Что, парень, наломал дров? — заметил подошедший служащий склада. 

«Ковбой хренов», — подумал я и приготовился к длительному тюремному заключению, уверенный, что никаких денег мне не хватит, чтобы выплатить ущерб. 

Выгрузив котлеты, я позвонил Мэтью и рассказал о беде. Тот прилетел радостно возбужденный, осмотрел искореженную фуру и заявил, что отпуск отменяется. Придется тащить пустой прицеп через всю страну, в Висконсин, на ремонтную площадку. Я совсем погрустнел. Мэтью всю дорогу не подпускал меня к рулю и честил на все лады. Выходило, что для придурков вроде меня лучшей участи, чем электрический стул, не существует. Чем ближе мы подбирались к Великим озерам, тем убедительнее звучали его слова. И только в конце дороги я догадался, что мой напарник — расист. Прадед-ковбой наверняка отправил на тот свет добрый десяток белых, а его правнучек из кожи вон лезет, дабы сгноить хотя бы одного. 

− Не переживай, парень! — сказал мой диспетчер, загоняя фуру на ремонтную площадку. — Все застраховано. Прежде чем научиться по-настоящему водить трак, я свалил два прицепа в кювет…  

Раз в неделю жена Бена Триндла Дженей возит сыновей в Трубчевск. К учителю по русскому языку. Бен не любит выбираться за пределы ранчо. Его смущают неприкрытое любопытство и словоохотливость русских. Пройти по рынку без разговоров ему не давали. Поэтому он предпочитал оставаться дома, иногда целыми днями не вылезая из седла. Дела шли неплохо. Коровы на зимних выгонах набирали вес. Но болели чаще, чем дома, на орегонских холмах. Бен связывал это с более влажным климатом Брянска. В мороз телки сбивались в кучи и грелись теплом друг друга. А когда приходили оттепели, у телят ручьем текли сопли и слезились глаза. В обязанности Бена входило обучение русских скотников ремеслу ковбоя. На ферме их было около десятка, они назывались операторами, набирались из соседних деревень и были похожи на заправщиков бензоколонок из-за однотипных фирменных спецовок. 

Триндл учил их объезжать лошадей и управляться с коровами. Но начинал всегда с того, чему его с малолетства учили дома, — ремонта заборов. 

Бен говорил им, что дело ковбоя — это не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине. 

И те терпеливо учились объезжать, выгонять, ухаживать, лечить, следить, чтобы одну телку не сосали два теленка, возвращать отбившихся… И тренировались набрасывать лассо на… перевернутые ведра. 

− Мастерство ковбоя — делать все медленно, не торопясь. На лошади идти только шагом, объезжать стадо — ни разу не перейдя вскачь, — говорил Бен. 

У русских начинало получаться. Земля, скотина, ферма — большинству это было знакомо от рождения. Люди словно очнулись от долголетней спячки и трудились на совесть. Некоторые операторы понимали его и без переводчика. Хорошо держались в седле и умели свалить теленка с ног. Но куда им было до Бена и прочих ковбоев! Свое превосходство в деле американцы никогда не выпячивали. Вообще, вели себя очень сдержанно, тактично, просто. Когда Бену оторвало фалангу пальца закрутившимся лассо, он и не думал предавать это дело огласке. Но проведать «раненого» приезжал сам директор Брянского филиала. 

По родному дому скучали все ковбои. Они редко встречались вместе, на каникулы уезжали раз в год, детей в школах не учили: этим занимались на дому жены. Даже в Брянск никто из них не стремился выехать. 

Америка не подозревала, что совершила свое самое успешное культурное вторжение. Без крови и пустых слов она очутилась там, где сердце и спинной мозг России. В отношении к земле — секрет жизни и смерти русского человека. Оказалось, что Америка очень нужна, знает больше нашего и без ее лихих cowboys нам к земле не вернуться… 

Бена спрашивали, что он увезет с собой из России кроме матрешек и кроличьих ушанок. Он задумывался и говорил:

− Однажды нас возили на встречу с казаками. Ит воз оссом! Кормили, поили, танцевали, скакали на лошадях. Я подумал, что мы — родственники. Люди из прошлого… Эти казаки знают о лошадях и земле не меньше нашего, но где они? И почему не работают на ней? Городу Трубчевску более девятисот лет, но где эти девятьсот лет!!? Их нет… В России люди и города исчезают, как песок сквозь пальцы. Вот это я увезу в Америку.  

Рон Ховард Шнайдер сидел напротив меня в баре Indian Arrow городка Ошкош, штат Висконсин. Прошло полгода с того момента, как я окончил школу дальнобойщиков, но ковбоем хайвеев так и не стал. Исколесил все центральные и восточные штаты, от Атлантики до Миссисипи, но чувствовал, что с каждым днем взбираюсь в «седло» трака все тяжелее и тяжелее. Дорога казалась однообразной и скучной. Большинство рейсов прокладывалось в объезд городов, по крупным шоссе. Америка монотонно пролетала мимо, не оставляя в сердце следа. И тогда я сдался и попросил расчета. Остался на ночь в одном из мотелей Ошкоша и там встретил коллегу — тракера Рона Шнайдера. Это был настоящий ковбой! Как Джон Вэйн. Лет сорока, плотный и крепкий, как стол. Клетчатая рубаха, жилетка на кнопках, на шее цветастый платок, непромокаемая шляпа и расписные сапоги с металлическими набойками на мысках. Конечно же — усы!  Мы пошли в бар и выпили пива. Я рассказал Рону, как пытался стать дальнобойщиком. И спрашивал его:

− Почему у меня не получилось?!! Я ведь мечтал, старался, трудился честно, случалось, не спал сутками, когда был срочный груз. 

А Рон вытирал пивные усы шейным платком и говорил, хитро щурясь:

− Не знаю, сынок… Но настоящему тракеру всегда должно быть интересно, что там, за следующим холмом. Up to next hill… 

От ковбойской эпохи у меня остались рыжие сапоги из свиной кожи и пыльник — плащ, длинные полы которого пристегиваются изнутри к ногам чуть выше колен, чтобы не развевались от ветра, когда скачешь на лошади. 

Очерк Александра Рохлина «Бен Триндл и другие ковбои из Брянска» опубликован в журнале «Русский пионер» № 45.