Ирина Добржанская: «Не виноватая я!»

Последний день − он трудный самый и для подсудимой (вначале так думалось), и для пострадавшей стороны. Да и для нас, журналистов, день был утомительным.

Опять подтянулись к нашим проблемам москвичи, вновь умножилось количество брянских журналистов. Полиции было гораздо меньше, чем в предыдущий раз, когда, по усиленно распространяемым слухам, должны были собраться в поддержку Ирины Добржанской сотни людей, а также ее злобных линчевателей. Но, по сути, никого из них не было – ни сторонников подсудимой, ни линчевателей, о которых Ольга Добржанская на каждом углу и в каждом интервью до последнего убеждала несведущих. Очень они были нужны обвиняемой стороне. Образ невинно растерзанной вырисовывался бы на их фоне так художественно!

Московский журналист канала «Рен ТВ», обращаясь к корреспонденту БАГ, разочарованно показывал на пустые тротуары: «Людей нет! А где же народ? Говорили, линчеватели не дремлют…» Пришлось объяснять коллеге, что ни одно из заседаний не сопровождалось криком обезумевшей толпы. Народ, действительно, собирался 12 октября прошлого года на месте трагедии. Тогда поползли слухи, что Пассатом управляла девушка со связями и с высокими покровителями. Люди, потерявшие веру в правосудие, в объективное следствие, хотели только одного − чтобы не ушла от ответственности та, по вине которой семья потеряла малышку. С того далекого уже октября все разговоры о линчевателях были странными мечтаниями Ольги Добржанской. Не ломали двери, не били окна, не писали на подъезде угрозы. Ольга говорила про телефонные угрозы, но проверить это не удалось. А поверить в это трудно, так как воображение переживающей матери – она это доказала − богато.

Коллега-телевизионщик окончательно разочаровался: ехал, чтобы снять сенсационный репортаж о брянских дикарях, рвущих и мечущих, а попал в мирный город. Вместе мы прошли в фойе суда. Тут толпились в основном журналисты телеканалов. Пишущим было легче, они юрко передвигались из угла в угол, а вот операторам, взгромоздившим камеры на плечи и таскавшим за собой треноги, было от чего вспотеть. Желали все одно − правдами и неправдами попасть в зал заседания. Помнили слова судьи Василия Бочарова о том, что на оглашение приговора никого не пустят. Пустили.

Начало одиннадцатого, приглашают в зал. И даже не делают ограничений. Но все-таки всем места мало. Судья потом скажет:

− Ну, теперь вы поверили, что тут действительно тесно?

И тогда вполне серьезно желающим и теснящимся операторам приставы предлагают расположиться в клетке для осужденных…

− Туда даже не села та, кому она предназначена, − буркнул один из москвичей и, сложившись вдвое, протиснулся к окну.

Но это уже было минут через двадцать после открытия заседания, так как Бочаров сначала долго и подробно зачитывал материалы дела, которые описывали многочисленные раны, полученные малышкой Сонечкой. Эти описания были столь детальными и столь страшными, что некоторым стало дурно прямо в зале суда. Потом говорилось об увечьях ее матери Анны Сиваковой. Родные признались потом, что даже слушать это было невыносимо, не говоря уже о том, чтобы представить себе те повреждения, которые получила девчушка, только-только начинавшая жить.

Пресса вошла, когда судья начинал зачитывать обвинения. Дали слово Ирине Добржанской. Кто-то ждал искреннего и покаянного слова, но тот, кто уже слышал ее в зале суда, на это не надеялся. Все опять услышали, что вину она не признает. Что правил не нарушала. Помощник адвоката, сидевший рядом, походил на суфлера. Было заметно, что Ирина озвучивала подготовленное для нее последнее слово. Выучить она его не смогла, потому помощник подсказывал, читая текст с айпэда. Этот компьютерный суфлер, очевидно, и должен был стать свидетельством искреннего раскаяния подсудимой, когда она обращалась к суду и Сиваковым.

Смысл обращения был один: «Не виноватая я. Но помощь готова в меру своих сил оказать и прошу ее принять. А так как Игорь Сиваков почему-то не желает взять, то, пожалуйста, посодействуйте». А чтобы выплатить заявленный ущерб, обвиняемая просила свободы. Ей очень хочется выплатить деньги, а для этого нужна свобода.

Цинизм − в словах, холод − в лице. Зомбированная уверенность, внушенная адвокатами. Жаль, что эта девушка, никогда не сможет прочувствовать всего сотворенного ею. Сотворенного не только 7 октября 2011 года, но и в последующие месяцы. Олицетворением ее истинных мыслей и чувств были те самые расчетливые и циничные защитники, борцы с московскими пробками, которые стаей слетелись защищать подсудимую, не замечая, что защита эта безграмотна и бездарна, что она не только вредит Добржанской, но наносит новые глубокие раны Сиваковым. Эта группа вроде бы столичных, но на самом деле глубоко провинциальных циников, не к добру вдохновила тех, кто вдруг решил, что подсудимую надо защищать. Никто из них не понял, что у нее был один вариант защиты – склонить голову и покаяться. Но они вооружились юридическими кастетами и злобными аргументами, они приезжали в Брянск на тяжелых внедорожниках-танках, убежденные в том, что эта демонстрация силы в ком-то сможет подавить волю, в ком-то вытравит совесть. Смешные люди: они даже не поняли, что приехали на Родину Александра Пересвета.

Вынесение приговора все слушали стоя и молча. Нет, слез не было. Московско-провинциальные юристы и борцы с пробками заранее подготовили Добржанскую к самому суровому приговору: что бы ни было, будем обжаловать. Ты же не нарушала правил, а значит, невиновна! Впрочем, смешно говорить, что колония-поселение, откуда зэки умудрялись летать даже в Италию и ездить в Москву для развлечений, можно назвать суровым местом. Тем более, что отец Добржанской как раз и служил в тюремной системе, а стало быть, имеет там немало знакомых.

Четыре года колонии-поселения, полтора миллиона семье Сиваковых, отстранение от управления автомобилем на три года – вот и все, что мог назначить судья, который был ограничен рамками статьи Уголовного кодекса. Да еще Пассат конфисковали в пользу государства.

Судья поблагодарил всех участников процесса и удалился. Стали выходить и журналисты. Но крик Ольги Добржанской на пороге зала остановил многих:

− Не снимайте мою дочь! Она измучилась и переживает. Она не виновата!

Микрофон одной из камер приблизили к возмущенной ораторше.

− А кто же виноват, скажите! − просили журналисты.

 

− Вы сами знаете – кто.

Договорить Ольге не дали Шумский и помощник адвоката. Они строго дозировали речь заботливой мамы. С Ирины Добржанской сняли домашний арест, заменив его на подписку о невыезде. Теперь она могла общаться с прессой, поэтому вся снимающая и пишущая братия ждала на улице выхода «невиновной осужденной». И она вышла. С Шумским, Рубцовым, помощником адвоката, который ласково держал ее за руку и поддерживал за талию. Они с удовлетворением кивали головой, когда «измученная» осужденная спокойно давала интервью журналистам, нападая на судью и «других»:

− Они перепутали вину и ответственность, − многомудро вещала двадцатилетняя девица.

После этой железной речи те, кто еще надеялся увидеть в ее глазах хотя бы слезинку, устыдились своих предположений.

− А что скажете вы? − обратился корреспондент БАГ к Ирине Сиваковой, тете погибшей Сонюшки.

 

− Сто девяносто шесть дней с нами нет нашего солнышка!

Фото «Брянской автомобильной газеты»